Новая газета. - № 11. - 20 марта 2000 г.

Антитеррористическая операция против Ахматовой

Анна Ахматова — поэт, внимание к судьбе и стихам которого не ослабевает со временем, несмотря на все общественные метаморфозы. И дело здесь не только в том, что она — классик. Ахматовой сверх меры довелось испытать на себе гнет истории.

Вот уж не в пресловутой башне из слоновой кости прожила она жизнь! «Я была тогда с моим народом, там, где мой народ, к несчастью, был...»

Мало сказать, что Ахматова была в немилости у советской власти — ее репрессировали.

Расстрел Николая Гумилева, первого мужа, два ареста другого мужа — Николая Пунина, три ареста сына — Льва Гумилева, слежка, подслушивание, устроенное в ее квартире в Фонтанном доме, исключение из Союза писателей, травля и общественная расправа после известного постановления ЦК ВКП(б) 1946 года «О журналах «Звезда» и «Ленинград» и докладов Жданова — по существу Ахматова была объявлена вне закона...

Больше того, теперь открывается, что власть готовила поэту и последнюю, физическую, расправу.

Перед нами — докладная записка министра госбезопасности СССР Абакумова Сталину от 14 июня 1950 года «О необходимости ареста поэтессы Ахматовой». Копия докладной передана из архива ФСБ РФ в Комиссию по творческому наследию репрессированных писателей России.

Документ этот, публикуемый впервые, крайне важен для понимания судьбы Ахматовой и настолько красноречив, что говорит сам за себя. И все же небольшой комментарий необходим.

1949 и 1950 годы — поистине роковые для Ахматовой. В августе 1949-го МГБ в очередной раз арестован Николай Пунин, в ноябре — Лев Гумилев (при первом их аресте в 1935 году Ахматовой после прямого обращения к Сталину удалось их вызволить). Обоих их на допросах «с пристрастием» заставили подписать сочиненные следователем показания на Ахматову — о ее «соучастии» в их «преступлениях». Как это делалось в чекистских застенках, известно. Правда, и здесь, при фабрикации трафаретных для сочинителей Лубянки бумаг, без явных подтасовок не обошлось. О какой, к примеру, «вражеской деятельности» Ахматовой говорил Лев Гумилев? А вот: «В присутствии Ахматовой мы без стеснения высказывали свои вражеские настроения...» И не более того. Но тут не до юридических церемоний!

Кроме того, «враждебное лицо» Ахматовой подтверждалось многочисленными агентурными материалами — доносами (постоянное «Дело оперативной разработки» на нее велось с 1939 года и было уничтожено в 1991 году) и материалами подслушивания (такая техника в ее доме работала с 1945 года).

Дело состряпано — осталось привести в исполнение. Следующий логический шаг — арест. И глава МГБ Абакумов готов его произвести, требуется только команда кремлевского Хозяина. А тот размышляет. И в конце концов дает отбой, не санкционирует арест. Ровно через месяц, 14 июля, на докладной появляется резолюция Абакумова: «Продолжить разрабатывать»...

Что случилось? Почему отлаженный механизм не сработал?

Объяснение может быть только одно — поведение самой Ахматовой. Конечно, она не могла знать, что именно в этот момент ее судьба повисла на волоске, не знала о докладной Абакумова. Но как раз тогда она делает свой последний и отчаянный шаг, чтобы спасти сына: пишет и публикует цикл верноподданнических стихов «Слава миру». И в то же время посылает письмо Сталину с мольбой о сыне (опубликовано: «Родина», 1993, № 2, с. 51). Первые стихи цикла «Слава миру» появились в № 14 журнала «Огонек» за 1950 год. Среди них — юбилейная ода Сталину, озаглавленная «21 декабря 1949 года» — датой его рождения, ода, которая начинается так:

    Пусть миру этот день запомнится навеки,
    Пусть будет вечности завещан этот час,
    Легенда говорит о мудром человеке,
    Что каждого из нас от страшной смерти спас...

Ахматова еще раз бросилась в ноги верховному палачу. Это все и решило. Она пожертвовала ради спасения сына последним — своим поэтическим именем.

Жертва была принята, но результатом ее стало не освобождение сына, а спасение самой Ахматовой. Еще шестнадцать лет жизни и творчества...

Виталий ШЕНТАЛИНСКИЙ

СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО
Товарищу СТАЛИНУ И.В.
О необходимости ареста поэтессы Ахматовой
(Публикуется впервые)

Докладываю, что МГБ СССР получены агентурные и следственные материалы в отношении поэтессы АХМАТОВОЙ А. А., свидетельствующие о том, что она является активным врагом советской власти.

АХМАТОВА Анна Андреевна, 1892 года рождения (А. А. Ахматова родилась в 1889 году. — Прим. ред.), русская, происходит из дворян, беспартийная, проживает в Ленинграде.

Ее первый муж, поэт-монархист ГУМИЛЕВ как участник белогвардейского заговора в Ленинграде в 1921 году расстрелян органами ВЧК.

Во вражеской деятельности АХМАТОВА изобличается показаниями арестованных в конце 1949 года ее сына ГУМИЛЕВА Л. Н., являвшегося до ареста старшим научным сотрудником Государственного этнографического музея народов СССР, и ее бывшего мужа ПУНИНА Н.Н., профессора Ленинградского государственного университета.

Арестованный ПУНИН на допросе в МГБ СССР показал, что АХМАТОВА, будучи выходцем из помещичьей семьи, враждебно восприняла установление советской власти в стране и до последнего времени проводила вражескую работу против Советского государства.

Как показал ПУНИН, еще в первые годы после Октябрьской революции АХМАТОВА выступала со своими стихами антисоветского характера, в которых называла большевиков «врагами, терзающими землю», и заявляла, что «ей не по пути с советской властью».

Начиная с 1924 года, АХМАТОВА вместе с ПУНИНЫМ, который стал ее мужем, группировала вокруг себя враждебно настроенных литературных работников и устраивала на своей квартире антисоветские сборища.

По этому поводу арестованный ПУНИН показал:

«В силу антисоветских настроений я и АХМАТОВА, беседуя друг с другом, не раз выражали свою ненависть к советскому строю, возводили клевету на руководителей партии и Советского правительства и высказывали недовольство по поводу различных мероприятий советской власти...

У нас на квартире устраивались антисоветские сборища, на которых присутствовали литературные работники из числа недовольных и обиженных советской властью...

Эти лица вместе со мной и АХМАТОВОЙ с вражеских позиций обсуждали события в стране... АХМАТОВА, в частности, высказывала клеветнические измышления о якобы жестоком отношении советской власти к крестьянам, возмущалась закрытием церквей и выражала свои антисоветские взгляды по ряду других вопросов».

Как установлено следствием, в этих вражеских сборищах в 1932—1935 гг. принимал активное участие сын АХМАТОВОЙ — ГУМИЛЕВ, в то время студент Ленинградского государственного университета.

Об этом арестованный ГУМИЛЕВ показал:

«В присутствии АХМАТОВОЙ мы на сборищах без стеснения высказывали свои вражеские настроения... ПУНИН допускал террористические выпады против руководителей ВКП(б) и Советского правительства...

В мае 1934 года ПУНИН в присутствии АХМАТОВОЙ образно показывал, как бы он совершил террористический акт над вождем советского народа».

Аналогичные показания дал арестованный ПУНИН, который сознался в том, что он вынашивал террористические настроения в отношении товарища Сталина, и показал, что эти его настроения разделяла АХМАТОВА:

«В беседах я строил всевозможные лживые обвинения против Главы Советского государства и пытался «доказать», что существующее в Советском Союзе положение может быть изменено в желательном для нас направлении только путем насильственного устранения Сталина...

В откровенных беседах со мной АХМАТОВА разделяла мои террористические настроения и поддерживала злобные выпады против Главы Советского государства.

Так, в декабре 1934 года она стремилась оправдать злодейское убийство С. М. КИРОВА, расценивая этот террористический акт как ответ на чрезмерные, по ее мнению, репрессии Советского правительства против троцкистско-бухаринских и иных враждебных группировок».

Следует отметить, что в октябре 1935 года ПУНИН и ГУМИЛЕВ были арестованы Управлением НКВД Ленинградской области как участники антисоветской группы. Однако вскоре по ходатайству АХМАТОВОЙ из-под стражи были освобождены.

Говоря о последующей своей преступной связи с АХМАТОВОЙ, арестованный ПУНИН показал, что АХМАТОВА продолжала вести с ним вражеские беседы, во время которых высказывала злобную клевету против ВКП(б) и Советского правительства.

ПУНИН также показал, что АХМАТОВА враждебно встретила Постановление ЦК ВКП(б) «О журналах «Звезда» и «Ленинград», в котором было подвергнуто справедливой критике ее идеологически вредное творчество.

Это же подтверждается и имеющимися агентурными материалами.

Так, источник УМГБ Ленинградской области донес, что АХМАТОВА в связи с Постановлением ЦК ВКП(б) «О журналах «Звезда» и «Ленинград» заявляла:

«Бедные, они же ничего не знают или забыли. Ведь все это уже было, все эти слова были сказаны и пересказаны и повторялись из года в год... Ничего нового теперь не сказано, все это уже всем известно. Для Зощенко это удар, а для меня только повторение когда-то выслушанных нравоучений и проклятий».

МГБ СССР считает необходимым АХМАТОВУ арестовать.

Прошу Вашего разрешения.

АБАКУМОВ
№ 6826/А
14 июля 1950 года

* * *

Все отнято: и сила, и любовь.
В немилый город брошенное тело
Не радо солнцу. Чувствую, что кровь
Во мне уже совсем похолодела.

Веселой Музы нрав не узнаю:
Она глядит и слова не проронит,
А голову в веночке темном клонит,
Изнеможенная, на грудь мою.

И только совесть с каждым днем страшней
Беснуется: великой хочет дани.
Закрыв лицо, я отвечала ей...
Но больше нет ни слез, ни оправданий.

1916, Севастополь

* * *

Все мы бражники здесь, блудницы,
Как невесело вместе нам!
На стенах цветы и птицы
Томятся по облакам.

Ты куришь черную трубку,
Так странен дымок над ней.
Я надела узкую юбку,
Чтоб казаться еще стройней.

Навсегда забиты окошки:
Что там, изморозь или гроза?
На глаза осторожной кошки
Похожи твои глаза.

О, как сердце мое тоскует!
Не смертного ль часа жду?
А та, что сейчас танцует,
Непременно будет в аду.

1 января 1913

* * *

Все, кого и не звали, в Италии,-
Шлют с дороги прощальный привет.
Я осталась в моем зазеркалии,
Где ни Рима, ни Падуи нет.
Под святыми и грешными фресками
Не пройду я знакомым путем
И не буду с леонардесками
Переглядываться тайком.
Никому я не буду сопутствовать,
И охоты мне странствовать нет...
Мне к лицу стало всюду отсутствовать
Вот уж скоро четырнадцать лет.

26 сентября 1957, 7 февраля 1958, Москва

Особенно подружилась Ахматова с Ниной Антоновной. Это обоюдное чувство росло и крепло во все 33 года их знакомства.

Анна Андреевна доверяла моей жене решительно все: и новые, часто еще не завершенные стихи, и мысли свои, и впечатления, и воспоминания - такие, какими не делилась ни с кем. Тому есть, так сказать, документальное подтверждение. За четыре дня до смерти Анна Андреевна преподнесла моей жене экземпляр "Бега времени" с надписью:

"Моей Нине, которая все
обо мне знает,
с любовью
Ахматова
1 марта
1966
Москва"

Со своей стороны Нина Антоновна была бесконечно предана Ахматовой. Анна Андреевна всегда знала: есть в Москве человек, который всегда и все сделает для нее. А жилось поэтессе, даже в короткие "лучшие периоды", не так уж сладко. Что же говорить о "худших"...

Ну вот и стала "королева" добрым членом нашей скромной семьи. Когда наши отношения сделались совсем простыми, я позволил себе называть Анну Андреевну "тещей" гонорис кауза". Больше всех над этим смеялась сама Ахматова.

Уже в 65-м году, по возвращении Анны Андреевны из Оксфорда с дипломом почетного доктора я напомнил:

- Но ведь я-то задолго до англичан присвоил вам титул "гонорис кауза"!

И Анна Андреевна, которая по нашей просьбе надела серебристо-серую мантию с красной оторочкой и черную шапочку с высокой тулией, кивнула головою, подтверждая мою правоту...

Ей вообще было свойственно это неспешное движение головы вниз при закрытых глазах - в случае, если она согласна с кем-то или с чем-то...

(Может быть, кого-нибудь покоробит моя шутка. Но я и впредь намерен рассказывать все те остроты и смешные случаи, которые так или иначе связаны с Ахматовой. Для меня свойственные ей высокое чувство юмора и смешливость неразрывны с огромным богатством ее духа. Ахматова не переносила цинизма и пошлости, но и сама придумывала превосходные юмористические изречения, ценила юмор во всех окружающих.)

В нашем литературоведении долго бытовало мнение, согласно которому Ахматова считалась каким-то чуть ли не обломком царизма. Эта нелепая точка зрения часто обыгрывалась в наших домашних шутках, и я часто "упрекал" Анну Андреевну за эксцессы старого режима. Как-то я ей сказал:

- Я вам все прощаю, но Бирона и Распутина - никогда!

Надо было видеть, как рассмеялась Ахматова...

Какая же была Анна Андреевна, когда появилась у нас в 1933 году?

Уже сказано здесь про оградительную ее надменность. Ее неповторимый профиль, напоминавший Данте, очень был уместен для того, чтобы "королевиться". Была она тогда худая и гибкая. Одевалась своеобразно -по моде десятых годов. Любила шали и большие платки.

Фотографии того времени сохранили нам ее облик.

(В сороковых и пятидесятых годах гардеробом Анны Андреевны стала заведовать Нина Антоновна. Своеобразный стиль одежды был в какой-то мере сохранен. Ахматова носила просторные платья темных тонов. Дома появлялась в настоящих японских кимоно черного, темно-красного или темно-стального цвета. А под кимоно шились, как мы это называли, "подрясники" из шелка той же гаммы, но посветлее. Кроме Анны Андреевны, никто так не одевался, но ей очень шел этот несуетливый покрой и глубокие цвета, тяжелая фактура тканей...)

Сама Анна Андреевна рассказывала, что в детстве и юности отличалась удивительной гибкостью и способностью к акробатике. Рост у нее был большой. Но она говорила, что ее отец был таким гигантом, что, и встав на цыпочки, она не могла поцеловать его в лицо.

Когда она девочкой-подростком жила в Крыму, то, по собственному выражению, "плавала, как рыба". Однажды она поехала с какими-то знакомыми на лодке. Когда они были уже весьма далеко от берега, вдруг вспыхнула ссора, она прыгнула в воду и спокойно доплыла до суши. Она вспоминала, что, когда после многих лет ей довелось вернуться в Крым, ей рассказывали чуть ли не легенды про девочку, которая плавала с необыкновенным бесстрашием. Имя пловчихи уже забылось, но Анна Андреевна легко узнала самое себя в этих рассказах...

Анна Андреевна много читала по-английски, по-немецки, по-французски и даже по-итальянски. Часто делилась с нами впечатлениями о прочитанном. Ее оценки всегда были значительны и принципиальны. Многие модные новации вызывали в ней иронию. Особенно она не любила продолжателей Фрейда в беллетристике. И вообще-то она терпеть не могла великого психоаналитика. Говорила, что он перенес на весь мир частую для венских аристократов расстановку сил: престарелый отец, в свое время женившийся на молодой девушке против ее воли, и для самой этой дамы, и для ее ребенка представляется врагом и соперником. А в нормальной семье так не бывает.

С этим я не соглашался, и мы немного спорили. Немного - ибо и Анна Андреевна и я взяли за правило не переубеждать друг друга. Если оказывалось, что мы стоим на разных точках зрения, мы переходили к другой теме. Правда, Ахматова всегда подтрунивала над моей приверженностью к Фрейду.

До самой смерти Анна Андреевна была предана своему "Цеху поэтов". Она, например, любила Михаила Зенкевича - соратника по акмеизму.

Театр она не любила.

Например, никогда не была в Художественном. Но у нас дома был альбом, посвященный очередному юбилею МХАТа. Ахматова полистала его, посмотрела фотоиллюстрации и сказала свой приговор, так сказать, заочно:

- Ну, так... Теперь я вам скажу: все, что относится к современности, они умеют делать хорошо, а исторические пьесы у них не удаются. Особенно плох у них должен быть Шекспир.

На мой взгляд, это удивительно верно!

Анна Андреевна всегда проявляла интерес к архитектуре.

Однажды она заметила, что Лев Толстой был равнодушен к красоте зданий. Он знал только одно: старое или новое здание - то, в котором живут персонажи его произведений.

В 1937 году мы шли с ней по Фонтанке, я провожал ее домой, в Шереметевский дворец. Она спросила меня:

- На вас действует ленинградский пейзаж?

Я ответил восторженно.

Ахматова вздохнула и промолвила:

- А я уже привыкла, к сожалению...

Анну Андреевну сильно сердили бессмысленные колоннады и портики, возводившиеся у нас в сороковых годах. Но подлинную старину она любила.

Каждый год в Москве непременно ездила поглядеть на церковь Вознесения в Коломенском.

Она умела ценить современную архитектуру.

Замечательный дом, построенный по проекту Ле Корбюзье в Москве на улице Кирова, ей очень нравился.

Мне запомнился афоризм, который как-то произнесла Анна Андреевна:

- Архитектура в каждой эпохе бывает своя, и ничего переделать в этом нельзя: если уж выдалась плохая архитектура, так она и будет плохой до самой смены эпох.

Ее суждения о людях, событиях, о нравах - жизненных и литературных - были бескомпромиссны.

Иной раз Анна Андреевна произносила свое суждение:

- Это против добрых нравов литературы.

И переубедить ее, уговорить, что дело обстоит не так, было невозможно.

Конечно, всегда права была Ахматова, а не ее не слишком щепетильные оппоненты.

До войны, живя в Фонтанном доме, Анна Андреевна много возилась с соседскими мальчиками Вовой и Валей Смирновыми (Вале посвящено ее замечательное стихотворение "Постучись кулачком - я открою...").

Мать этих детей, простая женщина, наивно похвалялась перед другими соседями:

- Нянька у меня - мировая!

(Это мне поведала сама Анна Андреевна.)

Очень уважительно отзывается о Федоре Сологубе. Рассказывала, что он устраивал вечера в пользу революционных партий. На этих вечерах бывали банкиры и другие богачи, платили сотни рублей за билеты. Сама Анна Андреевна читала на подобном вечере.

Со смехом рассказала: Александр Леонидович Слонимский - старший брат писателя - уверял, что на вечере у Сологуба все были голые. Дескать, сам это видел. Переубедить его было невозможно, пока кто-то не догадался спросить:

А вы, Александр Леонидович, тоже были голый? Отказывался отчаянно, и тут выяснилось, что и не бывал он никогда у Сологуба.

- Как возникает стихотворение? Строчка - зерно. Она приходит в готовом ритме. Она - из середины стиха чаще, чем первая строка...

- Сколько раз давала себе слово заметить, как долго пишется стихотворение... И ни разу не смогла это сделать.

- Знакомые удивлялись, как я жила в коммунальной квартире (дом Шереметевых), - с одной стороны радио, с другой - шумная семья. А я ничего не замечала. Я, как Евгений в "Медном всаднике", который был "полон внутренней тревоги" и потому ничего не видел и не слышал.

Беседа о разных случаях плагиата и писания "негров" за автора, обозначенного на обложке книги. Анна Андреевна говорит:

- Теперь никто сам не пишет. Только одна я написала "Белую стаю" сама...

По поводу моей заметки о дагерротипе Достоевского, где отчетливо видны неистовые глаза автора "Бесов", Анна Андреевна сказала:

- А у Блока тоже были светлые глаза и такой взгляд, что казалось, будто вы ему мешали смотреть куда-то дальше вас, за вами... Хотя я, например, была у него, по его настойчивому приглашению, желанной гостьей.

- Жаль, что Гёте не знал о существовании атомной бомбы: он бы ее вставил в "Фауста". Там есть место для этого...

Рассказ Н.А. Ольшевской:

"К нам пришел Борис Леонидович. Анна Андреевна ему впервые прочитала свое стихотворение, посвященное ему. Он стал хвалить стихи. И потом они оба стали разговаривать о чем-то. О чем, я не могла понять даже отдаленно. Как будто не по-русски говорили. Потом Пастернак ушел. И я спросила:

- Анна Андреевна, о чем вы говорили?

Она засмеялась и сказала:

- Как? Разве вы не поняли? Он просил, чтобы я из моего стихотворения о нем выбросила строчку о лягушке..."

(Во второй редакции этой вещи лягушки нет. Просьба была уважена.)

О Брюсове:

- Он знал секреты, но он не знал тайны.

В пятидесятых годах Анна Андреевна говорила мне:

- Только в очень ранней молодости можно, входя в русскую литературу, взять себе татарское имя.

И еще: во время войны, в эвакуации в Ташкенте, Анне Андреевне приходилось выслушивать сожаления, что она - Ахматова, а не Ахметова. Ибо с буквою "а" это имя принадлежит казанским татарам, а с буквой "е" принадлежало бы узбекам.

И все-таки ее чествовали в Ташкенте как внучку Бабура. (Бабур - один из прямых потомков Чингиз-хана.)

А в Казани говорили:

- Татарская женщина выглядит не как Сейфуллина. Татарская женщина - это Ахматова...

Она почти физически сострадала несчастным людям.

Помню, однажды ко мне пришел человек с изуродованным лицом: последствие того, что в детстве его ударила копытом лошадь. Он сидел в углу, а Анна Андреевна со своего постоянного места на нашем стареньком диване изредка бросала на гостя виноватые взгляды, словно это она была виновата, что черты его лица так искажены...

Анна Андреевна отличалась удивительной чуткостью. Можно было бы говорить об ее телепатических способностях. Например, внучка Н.Н. Пунина - Аня, которой тогда было лет 12, однажды спросила поэтессу:

- Почему ты идешь открывать дверь раньше, чем позвонят?

Анна Андреевна рассказывала, как однажды шла по Ленинграду и, приближаясь к углу Невского, подумала: "Сейчас встречу Маяковского". Он действительно вышел ей навстречу и сказал:

- А я иду и думаю: сейчас встречу Ахматову.

Сын Ахматовой - Л.Н. Гумилев, видный историк-востоковед, - как-то рассказал матери о необычных высказываниях и поступках одного из потомков Чингиз-хана (надеюсь, что не путаю). Анна Андреевна заметила:

- Это говорит мне, что хан был христианином.

И впоследствии Лев Николаевич нашел подтверждение такому предположению. Но сделать такой вывод, основываясь на скудных сведениях о жизни давным-давно умершего кочевника, на мой взгляд, означает необыкновенное проникновение в суть.

И еще раз я хочу отметить беспримерную щедрость и доброту Анны Андреевны. Она многие годы бедствовала. Знавала и голод... Но если у нее появлялись деньги, она раздавала их всем, кто только ни попросит.

А как ей нравилось делать подарки!

Как любила Анна Андреевна веселое застолье!..

Чем старше становилась, тем больше любила окружать себя молодежью. В нашем доме часто собирались друзья моих сыновей. И Анна Андреевна, радостная, оживленная, сидела на своем обычном месте на диване в нашей маленькой столовой, слушала громкие шутки собеседников, из которых старшему едва исполнилось 25, шутила сама...

Более того: часто именно по инициативе Анны Андреевны затевались такие пирушки. Она часто просила моих сыновей организовать "бал", по ее выражению, - собрать сверстников, распорядиться насчет трапезы...

1966-1971

* * *

Высокие своды костёла
Синей, чем небесная твердь...
Прости меня, мальчик весёлый,
Что я принесла тебе смерть.-

За розы с площадки круглой,
За глупые письма твои,
За то, что, дерзкий и смуглый,
Мутно бледнел от любви.

Я думала: ты нарочно -
Как взрослые хочешь быть.
Я думала: томно-порочных
Нельзя, как невест, любить.

Но всё оказалось напрасно.
Когда пришли холода,
Следил ты уже бесстрастно
За мной везде и всегда,

Как будто копил приметы
Моей нелюбви. Прости!
Зачем ты принял обеты
Страдальческого пути?

И смерть к тебе руки простерла...
Скажи, что было потом?
Я не знала, как хрупко горло
Под синим воротником.

Прости меня, мальчик весёлый,
Совёнок замученный мой!
Сегодня мне из костёла
Так трудно уйти домой.

Ноябрь 1913, Царское Село

Стихи о Петербурге
1
Вновь Исакий в облаченье
Из литого серебра.
Стынет в грозном нетерпенье
Конь Великого Петра.

Ветер душный и суровый
С черных труб сметает гарь…
Ах! своей столицей новой
Недоволен государь.

2
Сердце бьется ровно, мерно.
Что мне долгие года!
Ведь под аркой на Галерной
Наши тени навсегда.

Сквозь опущенные веки
Вижу, вижу, ты со мной,
И в руке твоей навеки
Нераскрытый веер мой.

Оттого, что стали рядом
Мы в блаженный миг чудес,
В миг, когда над Летним садом
Месяц розовый воскрес, -

Мне не надо ожиданий
У постылого окна
И томительных свиданий.
Вся любовь утолена.

Ты свободен, я свободна,
Завтра лучше, чем вчера, -
Над Невою темноводной,
Под улыбкою холодной
Императора Петра.
1913

***
Столько просьб у любимой всегда!
У разлюбленной просьб не бывает.
Как я рада, что нынче вода
Под бесцветным ледком замирает.

И я стану - Христос помоги! -
На покров этот, светлый и ломкий,
А ты письма мои береги,
Чтобы нас рассудили потомки,

Чтоб отчетливей и ясней
Ты был виден им, мудрый и смелый.
В биографии славной твой
Разве можно оставить пробелы?

Слишком сладко земное питье,
Слишком плотны любовные сети.
Пусть когда-нибудь имя мое
Прочитают в учебнике дети,

И, печальную повесть узнав,
Пусть они улыбнутся лукаво…
Мне любви и покоя не дав,
Подари меня горькою славой.
1913

Мужество
Мы знаем, что ныне лежит на весах
И что совершается ныне.
Час мужества пробил на наших часах,
И мужество нас не покинет.
Не страшно под пулями мертвыми лечь,
Не горько остаться без крова,-
И мы сохраним тебя, русская речь,
Великое русское слово.
Свободным и чистым тебя пронесем,
И внукам дадим, и от плена спасем
              Навеки!
23 февраля 1942
Ташкент