Да, счастье недолговечно, как бабочка, эту истину она постигла слишком быстро для ребенка, но ей так нравилось удерживать его, летучее счастье, с помощью игр, смеха, безобидных дразнилок и розыгрышей!

Озорница - Цесаревна без устали играла в прятки и фанты, лапту и серсо в больших, паркетно - зеркальных залах Александровского дворца или гулких арках Камероновой галереи, смешно разукрашивала душистым кармином и соком клубники щеки и носы не только себе, но и брату и веселым фрейлинам – молоденьким девушкам из штата старших сестер – Ольги и Татьяны. Еще она вплетала им в волосы цветы, часто совершенно вопреки этикету Двора. Фрейлины не протестовали. Им нравилась «сладкие» румяна и нежные ландыши и розовый шиповник в высоких прическах, и они всячески выгораживали шалунью - Цесаревну перед строгой Государыней – матерью. Впрочем, улыбки девочки, ее смех, так оживляли стены дворца и сердца в нем живущих, что долго сердиться на непоседу Великую княжну и ее маленького брата - Цесаревича никто не мог. А потом Анастасия ввела новую моду – носить в волосах цветы или ленты. Это казалось всем прелестным, изящным. Шалунья была счастлива. Еще бы, играючи перещеголять саму мадам Бриссак!* ( *Придворная портниха во времена Николая Второго. Законодательница светской моды в столице. – С. М.)

Когда же Алексей становился болен, то лучшей маленькой сиделки для него, чем младшая цесаревна было просто не найти! Настенька терпеливо просиживала у его постели часами, рассказывала ему сказки и детские истории, читала любимые книги, помогала раскрашивать рисунки и решать головоломки. Из разноцветных квадратиков они вдвоем складывали целые панно, растянув их по кровати или кушетке, а Алексей распускал ее волосы, развязывая ленты и гладил, гладил склоненную перед ним пушистую головку. .. Казалось, так уходила боль….

Брату - цесаревичу приходилось очень много лежать, и часто девочка терпеливо описывала ему те изменения, которые происходили на улице – в парке, на прудах, на реке, за то время, пока он болел: Пруд уже покрылся льдинками или - кувшинками, лебеди – улетели или – вывели лебедят; вода в Неве – замерзла, или, напротив, по синей ее глади уже поплыли первые корабли и баржи…. Однажды, вернувшись с прогулки Анастасия, смеясь и плача одновременно, рассказала заболевшему брату, что останется без сладкого к чаю – так решила МамА и, поделом, – она ведь, и правда, бесконечно виновата: слишком разыгралась снежками с Татьяной и попала ей холодным комом прямо в лицо! Сестра от силы удара не удержалась на ногах , упала в сугроб и долго не могла встать, перепугав Анастасию до слез. Хорошо, что рядом с ними был мсье Жильяр. Он помог Татьяне, но так горячо упрекал и стыдил Анастасию, что в его безупречном французском сразу стал заметен забавный швейцарский акцент.

Тут, девочка, несмотря на слезы столь живо передразнила разгневанного наставника, что Алеша расхохотался, позабыв о боли в ноге: «Анастасия, тебе нужно представлять в театре, будет очень смешно, поверь!» В ответ та вдруг совершенно серьезно сказала, что русская Цесаревна никак не может стать актрисой, у нее есть другие обязанности!

Алексей кивнул задумчиво, затих и осторожно обнял сестру, прошептав, что «ему так не хотелось бы расставаться с нею, когда она станет чьей – нибудь королевой!» Из глаз девочки тотчас полились непрошенные слезы, которые она напрасно пыталась заглушить, но отчего ей сделалось так грустно, - она никому бы не могла объяснить - даже все понимающей МамА и любимым старшим сестрам, тотчас прибежавшим в комнату с расспросами и утешениями..

Лето сменяли весны и зимы.. Озорница постепенно взрослела, но все еще – дразнила зеркала.

Доверить свои сердечные тайны она им не могла. .. Их попросту – не было? Им еще – не пришла пора?

Царскосельская озорница прилежно учила историю, географию, языки.. Последние, с ее даром имитировать и подражать, давались ей удивительно легко, просто – играючи, но упорно не желала учить немецкий и не говорила на нем, едва читая детские несложные книги… МамА и не особенно настаивала, благо, и Шиллера и Гете баловница – любимица Анастасия могла читать в русском переводе или французских переложениях, полных ошибок и, одновременно, какого то неуловимого изящества. Она плакала над «Коварством и любовью», восхищалась «Братьями -- разбойниками», но больше ей все же нравились Мало* и Мольер** (* Г. Мало – автор знаменитого вXIX -XX веках юношеского психологического романа «Без семьи»; Ж – Б. Мольер** – великий французский драматург, автор бессмертных комедий: «Тартюф» «Мещанин во дворянстве», «Мнимый больной» - С.М.) , Ч. Диккенс и Ш. Бронте. Она любила играть с сестрами и матерью в четыре руки пьесы Шопена и Грига, Рахманинова и Чайковского – особенно для ПапА, обожавшего музыку, но после августа 1914 года* (*Начала первой Мировой войны – С. М.) млодии все меньше и меньше звучали в стенах любимого дома – дворца с мейпсеновской белой мебелью и роялем под сиреневым чехлом : ни сестрам, ни матери было некогда они с утра до вечера пропадали в лазаретах, на операциях и перевязках..

Отец был на фронте, вместе со всем своим штабом. Вдвоем с МамА она часто писала ему вечерами письма о своих успехах в игре на балалайке и в шахматы – соперничала в этом с Татьяной! - и о том, что так мечтает вместе сестрами искупаться в его кафельной ванне – бассейне, такой огромной, по сравнению с их скромной ванной в детской комнате!

Она ведь давно научилась хорошо плавать и твердо держится на воде, но МамА почему – то посчитала, что ей нужно спросить разрешения у ПапА, вот она и отвлекает его такими пустяками!

…Быть может, чтобы не писать о том, что она так часто видела теперь в операционной – отрезанные руки и ноги, полные тазы крови..

МамА, нередко, увидев ее огромные глаза на бескровном лице, и то, как она хватала ртом воздух – голова кружилась от запаха хлороформа, - позволяла ей уйти вниз, к раненным солдатам и офицерам.

Там она читала им, писала письма к родным под их диктовку, кормила с ложечки тех, кто не мог есть. Кто - то узнавал в лицо прелестную, стройную девочку в сером сестринском платье и белом фартуке с красным крестом на груди, старался поймать для поцелуя ее руку, что - то сказать, но многие, в бреду и забытьи - не узнавали – просто улыбались сквозь боль, гладили по рукаву, голове, крестили. Ей казалось, что в ее присутствии они меньше стонали – просто стеснялись, боялись напугать? – она не знала. Изо всех сил старалась рассмешить, помочь, развлечь, утешить.. Ей это было легко – с малых лет умела поправлять подушки, подтыкать одеяло, правильно измерять температуру - пригодились навыки домашней сиделки при любимом брате..

Да, Анастасия стремительно взрослела. И все меньше дразнила шуткой тусклые зеркала в мрачном доме. Ей теперь просто неудержимо хотелось завесить их кисеей.

На столике Анастасии лежала зачитанная до дыр книга Гюго «Отверженные», да Ростановский

«Орленок»,* (*Пьеса Э. Ростана о герцоге Рейхштадтском, сыне Наполеона Бонапарта, любимая цесаревнами, особенно, старшей, Ольгой. – С. М.) часто перелистываемый, перечитываемый вместе с Ольгою. Присаживаясь за скромный столик с засушенными цветками жасмина из Царскосельского парка в чудом после обысков и беззастенчивого грабежа всех прежде милых домашних вещей, уцелевшей севрской хрупкой вазочке, они с сестрами по очереди писали простые «новости из жизни арестантов» в далекий Ай – Тодор, в мечтательно - недосягаемый Крым, родным – тетушкам, племянникам и бабушке. Строки из этих повествований чудом уцелели. Вот они :

21 февраля 1918 года.

«Спасибо большое, Тетя Ксения, душка, за открытку. Письмо ПапА передали, теперь пересылаем тебе ответ. Сегодня чудная погода, но теперь в саду стало еще скучнее, срыли гору не совсем, но для катанья она больше не годится. Навозили много дров и ПапА пилит, мы ему помогаем. За этот год научились колоть и пилить. А что Вы делаете? Как поживаешь? Выходит ли Бабушка на воздух?... Собираемся петь, но регент еще не был, т.ч, не знаем, успеем ли петь в субботу. * (*Речь идет о духовных песнопениях на еженедельной домашней церковной службе в семье Романовых - С. М.) Почти каждое воскресенье играем маленькие пьесы. Теперь уже весь запас вышел, придется повторять….Не знаем, когда ты получишь это письмо, говорят, что почта не ходит..» (Отрывки из писем цесаревен цитируются по книге Ю . Кудриной «Императрица Мария Феодоровна». Часть третья. Глава шестая. Стр. 191 - 194. Изд. «Олма – пресс» М. 2002 г.. Пунктуация и орфография авторов сохранены.)

14 апреля 1918 года :

« Обрадовались Твоему письму. Спасибо большое. Столько времени не было от вас известий, а слухов в газетах так много – вот и все*…. (* Значит, ходили и читались слухи и о гибели, смерти?! – С. М.) У нас пока все более – менее благополучно. Погода весенняя, снег хорошо тает, и воды всюду много. Солнце отлично греет и мы уже начали загорать.. Сегодня было семь градусов в тени и сильный ветер. Да, мы все ужасно вас жалеем и массу хорошего мысленно говорим…..Была у нас утром в 11ч. 30 м. обедница, а вчера – всенощная. Вот и все интересные новости. Знаешь, наших людей больше не будут выпускать, чтобы было как в Ц. С*. (* Великие княжны намекают на полный домашний арест семьи и свиты после февраля 1917 года в Царском Селе.- С. М. ) Не понимаем, зачем, когда нас с прошлого года совершенно так и держат, и для чего других так притеснять, совершенно непонятно?! Как забавно одеты, т. е. вооружены красногвардейцы – прямо увешаны оружием, всюду что – нибудь висит или торчит.. Вам наверное тоже делают какие – нибудь вещи для вашей пользы, да?. Надеюсь, Вам удастся поговеть на Страстной.. Тебя и т. Ольгу целуем и обнимаем. Храни Вас Бог.»

Это было последнее письмо цесаревны Ольги из Екатеринбурга Цесаревна Анастасия, маленькая шалунья Настенька, сделала к нему подарок - рисунок карандашом, качели в саду и береза. Рисунок Анастасии был конфискован при обыске в великокняжеском имении Харакс, осенью 1919. года Самой же художницы к тому времени уже год как не было в живых, но ее родные тогда еще не знали об этом..

О, мой милый читатель, нее была очень простая жизнь! Очень.. Ни интриг, ни флиртов, ни тайн, ни секретов! Красавица - девочка, она даже не успела никого полюбить, никому не вскружила голову, маленькая Царскосельская озорница! Во всяком случае, воспоминаний о ее девичьих романах не сохранилось. Свои дневники она сожгла сама, перед одним из обысков, как и немногочисленные письма от родных. Анастасия в то время была еще почти ребенком и вряд ли в них, этих тетрадках, украшенных самодельной вышивкой и немудреной закладкой – ляссе, с цитатами из любимых книг и рассуждениями о прожитом дне, можно было найти что то серьезное, глубокомысленное, философское.. Но даже и набросок, прелестный этюд бытия этой юной, девичьей Души – не сохранился, увы, исчез, рассыпался в смертоносном вихре страшной летней жары того последнего 1918 года…

Она всеми нитями Души чувствовала, что он - последний, но не делала никаких попыток, чтобы удержать в руках улетающую от нее бабочку - Жизнь. Со стертыми, помятыми крылышками. Она, Жизнь, вырывалась прочь, но Анастасия не тянула руки ей вслед.. Жажда бытия была в ней сильна, и, словно каким то шестым чувством, улыбчивая узница знала, что сумеет передать ее другим, живущим уже после ее Смерти.. Словно отражение в зеркалах, которое она так и не успела завесить кисеей.. Потому то так свободно Младшая из последних Русских Цесаревен опустилась на колени вместе со всею Семьей, когда священник, по ошибке (или – предугадывая?! Скорее, последнее, ведь никто его не поправил! – С. М.) на последней июльской субботней службе в арестантском доме Романовых произнес вместо обычной здравицы - «Со святыми упокой!»………

Продолжение следует....Завтра -18 июня у нее День Рождения...

В клинике загадочная больная несколько успокоилась, начала принимать пищу, и иногда, в те часы, когда чувствовала себя неплохо, вступала в легкую беседу с медперсоналом и больными. Много читала, в основном, газеты. Сестры и сиделки вспоминали, что, вообще, она производила впечатление хорошо образованной женщины. В общей сложности, молчаливая незнакомка провела в Дальдорфе около полутора лет и никто особо не интересовался установлением ее личности, пока в палате не появилась еще одна женщина: фрау Мария Колар Пойтерт. Несколько дней фрау Мария, щурясь, приглядывалась к соседке по койке, перебирала ворох вечерних газет, а потом внезапно выпалила, пристально глядя на молчаливую пациентку: «Я знаю, кто ты!» И показала ей статью в ««Берлинер иллюстрирте» от 23 октября 1921 года. На первой полосе газеты была опубликована фотография трех дочерей Николая II . Заголовок статьи гласил: «Одна из царских дочерей жива?». В статье который раз поднимался вопрос о том, кто из детей русской венценосной семьи мог уцелеть в месиве расстрела и до конца ли были заколоты штыками красноармейцев русские Великие княжны. В ответ таинственная особа покачала головой поднесла палец к губам:

— Молчи!

20 января 1922 года Марию Пойтерт выписали из клиники и, будучи не в силах хранить в себе такую великую тайну, она начала действовать. «Не исключено,— считал французский писатель А. Деко, занимающийся этой темой и написавший о загадке «Фрау из канала» ряд книг, — что, не появись на сцене госпожа Пойтерт, не было бы и никакого следа «Анастасии»! Но полусумасшедшая прачка, увы, появилась и энергично пошла по «следу Анастасии»...

8 марта 1922 года Пойтерт встретилась с русским эмигрантом, бывшим ротмистром лейб -гвардии кирасирского Ее Величества полка М.Н. Швабе и рассказала ему о своей соседке по палате, добавив, что считает ее « одной из дочерей покойного русского Императора».

По просьбе фрау Пойтерт ротмистр Швабе отправился вместе с ней навестить неизвестную, захватив с собой своего приятеля, инженера Айнике. В Дальдорфе они попытались заговорить с «Анастасией» по-русски, но та ответила, что не знает этого языка. Тогда Швабе протянул ей фотографию вдовствующей императрицы Марии Федоровны и спросил, знает ли она, кто это. Тут свидетельские показания разнятся: Швабе утверждает, что «Анастасия» ответила: «Эта дама мне незнакома».

Сама же «Анастасия» много лет спустя говорила: «Кто-то из русских эмигрантов принес мне портрет бабушки. Это был первый раз, когда я позабыла всякую осторожность, увидев фотографию, вскричала: «Это моя бабушка!»

Как бы то ни было, Швабе вышел из больницы в сильном волнении. Он отправился к председателю Союза русских монархистов в Берлине и убедил его произвести экспертизу — послать к больной кого-нибудь, кто близко знал раньше детей Императора.

Через два дня Швабе снова отправился в Дальдорф в сопровождении поручика С. Андреевского, графини Зинаиды Толстой, ее дочери и хирурга Винеке. Больная спуститься к ним не пожелала, и вся депутация поднялась к ней в палату. «Анастасия» лежала, закрыв лицо покрывалом. «Графиня Толстая и ее дочь очень мягко разговаривали с ней,— вспоминал впоследствии Швабе,— со слезами на глазах показывая незнакомке маленькие иконки, фотографии и шепча ей на ухо какие-то имена. Больная ничего не отвечала; она была до крайности взволнована и часто плакала. Андреевский называл ее «Ваша светлость» — это, кажется, подействовало на нее больше всего. Винеке не стал осматривать больную, но добился у больничного начальства дозволения оставить ее здесь. По мнению графини Толстой и ее дочери, это была великая княжна Татьяна Николаевна».

Так кто же - Татьяна или Анастасия? Какое - то определенное сходство у неизвестной с Великими княжнами, видимо, все-таки было. Среди русских эмигрантов, осевших в Берлине, немедленно началось волнение. Баронесса Буксгевден, фрейлина, состоявшая при семействе Николая II почти неотлучно с 1913 по 1918 год, и расставшаяся с ними только в Екатеринбурге, за полтора месяца до кровавого финала, 12 марта 1922 года отправилась в клинику Дальдорф.

«Больная лежала в постели возле стены, неотрывно глядя в залитое светом окно,— вспоминает баронесса Буксгевден в своей книге.— Услышав, как мы вошли, она укрылась одеялом, не желая, чтобы мы ее разглядывали, и больше уже было невозможно было уговорить ее открыть лицо. Графиня Толстая объяснила мне, что незнакомка делает так всегда, когда кто-нибудь приходит к ней, но медсестра добавила, что она разговаривает иногда с госпожой Пойтерт, которая раньше тоже лежала в клинике, и что это единственный человек, кому она явно доверяет. Госпожа Пойтерт была здесь же. Они говорили по-немецки. Большую часть времени больная лежала, и, хотя врачи разрешали ей вставать, она все равно предпочитала оставаться в постели.

Одни из эмигрантов, приходивших к Клейстам посмотреть на «чудесно спасшуюся Великую княжну», убеждались, что перед ними просто несчастная больная женщина. Другие, зачарованные фантастической историей и жаждавшие чуда, окружили «Анни» поклонением. Вокруг бывшей пациентки сумасшедшего дома формировалась атмосфера исключительности. Эмигранты приносили ей фотографии и книги об императорской фамилии, а Клейсты демонстрировали ее гостям, как ярмарочную диковинку. В такой атмосфере «Великая княжна», наконец, дозрела до решительных шагов...

«20 июня 1922 года,— вспоминал барон фон Клейст,— женщина, которую я забрал из сумасшедшего дома, пригласила меня к себе в комнату и в присутствии моей супруги, баронессы Марии Карловны фон Клейст, попросила у меня защиты и помощи в отстаивании своих прав. Я заверил ее в том, что готов находиться в полном ее распоряжении, но только при условии, что она откровенно ответит на все мои вопросы. Она поспешила уверить меня в этом, и я начал с того, что спросил, кто она на самом деле. Ответ был категорический: Великая княжна Анастасия, младшая дочь императора Николая II.

Затем я спросил ее, каким образом ей удалось спастись во время расстрела Царской семьи и была ли она вместе со всеми.

«Да, я была вместе со всеми в ночь убийства, и, когда началась резня, я спряталась за спиной моей сестры Татьяны, которая была убита выстрелом. Я же потеряла сознание от нескольких ударов. Когда пришла в себя, то обнаружила, что нахожусь в доме какого-то солдата, спасшего меня. Кстати, в Румынию я отправилась с его женой и, когда она умерла, решила пробираться в Германию в одиночку. Я опасалась преследования и потому решила не открываться никому и самой зарабатывать на жизнь. У меня совершенно не было денег, но были кое-какие драгоценности. Мне удалось их продать, и с этими деньгами я смогла приехать сюда. Все эти испытания настолько глубоко потрясли меня, что иногда я теряю всякую надежду на то, что придут когда-нибудь иные времена. Я знаю русский язык, но не могу говорить на нем: он пробуждает во мне крайне мучительные воспоминания. Русские причинили нам слишком много зла»! (*Замечу от себя, что просто немыслимо представить такие слова в устах порфирородной русской Цесаревны. Тирада «госпожи Анни», выдает в ней с головой иностранку, по моему убеждению – истинную полячку! – С. М.)

Дополнительные сведения позднее дала Клейсту графиня Зинаида Сергеевна Толстая:

«2 августа нынешнего (1922.— С. М..) года женщина, называющая себя Великой княжной Анастасией, рассказала мне, что ее спас от смерти русский солдат Александр Чайковский. С его семьей (его матерью Марией, восемнадцатилетней сестрой Верунечкой и младшим братом Сергеем) Анастасия Николаевна приехала в Бухарест и оставалась там до 1920 года. От Чайковского она родила ребенка, мальчика, которому сейчас должно быть около трех лет. У него, как и у отца, черные волосы, а глаза того же цвета, что у матери. В 1920 году, когда Чайковский был убит в уличной перестрелке, она, не сказав никому ни слова, бежала из Бухареста и добралась до Берлина. Здесь она сняла комнату в небольшом пансионе из Фридрихштрассе, названия его она не знает. Ребенок, по ее словам, остался у Чайковских, и она умоляла помочь ей найти его».

Что произошло дальше? Видимо, нечто для «Анастасии» малоприятное. Очевидно, что Клейсты окончательно убедились, что перед ними самозванка. Во, всяком случае, спустя два дня после заявления «Анастасии» о намерении «отстаивать свои права», она оказалась на улице. Биографы самозванки утверждают, что она покинула дом Клейстов сама, но в то же время известно, что Клейсты не горели желанием снова поселить ее у себя.

Через три дня после бегства «Анастасии» из дома Клейстов ее встретил инженер Айнике, тот самый, который приезжал к ней в клинику в Дальдорф вместе с ротмистром Швабе.

«Анастасия» как раз выходила из дома, где жила ее наперсница и бывшая соседка по палате — Мария Пойтерт. На все расспросы Айнике «Анастасия» не отвечала, замкнувшись в себе.

Первая газетная публикация о таинственной «Анастасии» под названием «Легенды дома Романовых» появилась в газете «Локаль Анцайгер» в декабре 1924 года. К тому времени у Грунберга уже вполне сложилось мнение о своей подопечной: «Анастасия ни в коем случае не авантюристка. Мне представляется, что бедняжка просто сошла с ума и вообразила себя дочерью русского императора». Судьба «Анастасии» его уже больше не интересовала, и он думал теперь только о том, как бы сбыть ее с рук. С помощью католического священника, профессора Берга, Грунберг подыскал для «Анастасии» некую госпожу фон Ратлеф, прибалтийскую немку, надеясь, что та станет достойной опекуншей для бедной больной женщины. Но... госпожа Ратлеф, особа истеричная и «себе на уме», стала в судьбе «Анастасии» «госпожой Пойтерт номер два» — ее стараниями миф о «Царской дочери» снова был вытащен на свет...

«Движения ее, осанка, манеры выдавали в ней Даму высшего света — с явной экзальтацией, взахлеб пишет госпожа Ратлеф.— Таковы были мои первые впечатления. Но что поразило меня более всего, так это сходство молодой женщины с вдовствующей императрицей. Говорила она по-немецки, но с явственным русским акцентом. От всей ее натуры веяло благородством и достоинством».

Странно все это. И отчего ни принцесса Прусская Ирэн — особа королевской крови, ни фрейлина русского Императорского Двора баронесса Буксгевден, ни графиня Толстая, ни многочисленные русские эмигранты, ни германские правительственные чиновники ничего подобного не заметили?

Стараниями госпожи фон Ратлеф частыми посетителями «Анастасии» стали посол Дании в Берлине г-н Зале и его супруга. Напомним, что в Дании в ту пору доживала русская Вдовствующая Императрица Мария Федоровна, родная бабушка погибших Цесаревен.

Когда слухи о воскресшей «Анастасии» дошли до нее, Мария Федоровна была сильно взволнована: пусть даже один шанс из тысячи, что эта история окажется правдой,— но разве можно им пренебречь?! Императрица, ознакомившись с донесениями Зале, немедленно отправляет в Берлин старого камердинера императора Николая II, Волкова, много лет служившего Царской семье. Он был единственным, кому в 1918 году удалось бежать из Екатеринбурга, накануне кровавой драмы. Более авторитетного эксперта отыскать было трудно...

«До госпожи Чайковской (* Так именовали «Анастасию» по фамилии ее «мужа» — солдата Чайковского те, кто не были совершенно слепыми фанатиками легенды «чудесного воскрешения»!.— С. М..) я добрался не без труда,— рассказывал А. Волков.— В мое первое посещение мне не позволили говорить с ней, и я принужден был удовольствоваться тем, что рассматривал ее из окна; впрочем, даже этого мне было достаточно, чтобы убедиться, что женщина эта не имеет ничего общего с покойной великой княжной Анастасией Николаевной. Я решил все же довести дело до конца и попросил о еще одной встрече с ней.

Мы увиделись на следующий день. Выяснилось, что госпожа Чайковская не говорит по-русски; она знает только немецкий... Я спросил ее, узнает ли она меня; она ответила, что нет. Я задал ей еще множество вопросов; ответы были столь же не утвердительны. Поведение людей, окружающих госпожу Чайковскую (в течение всей нашей беседы госпожа фон Ратлеф не отходила от больной), показалось мне довольно подозрительным. Они беспрестанно вмешивались в разговор, отвечали иногда за нее и объясняли всякую ошибку плохим самочувствием моей собеседницы.

Еще раз должен подтвердить, и самым категоричным образом, что госпожа Чайковская не имеет никакого отношения к покойной Великой княжне Анастасии Николаевне. Если ей и известны какие-то факты из жизни Императорской фамилии, то она почерпнула их исключительно из книг.

К тому же ее знакомство с предметом выглядит весьма поверхностным. Это мое замечание подтверждается тем, что она ни разу не упомянула какой-нибудь детали, кроме тех, о которых писала пресса».

На другой день я опять появился в клинике, но усилия мои оставались столь же бесплодны, как и накануне.

Великая княгиня Ольга и моя жена посетили, наконец, клинику в Моммзене. Госпожа Чайковская очень мило встретила их, протянула им руки, но никто не заметил ни одного из тех неожиданных движений, которые диктует обычно нежность, и которых можно было бы ожидать, будь перед нами действительно Великая княжна Анастасия...

Великая княгиня Ольга Александровна, как и мы оба, не нашла ни малейшего сходства между больной и великой княжной Анастасией — исключение составлял только цвет глаз — и, как и нам прежде, эта женщина показалась ей совершенно незнакомой.

Мы начали разговор с того, что попытались изъясняться с ней по-русски, но вскоре убедились, что, хотя она и понимает русский язык, правда, не без труда, но говорить сама не может. Что же касается английского и французского, то это и вовсе был бесполезный труд, и мы вынуждены были общаться на немецком. Мы не смогли скрыть изумления: ведь великая княжна Анастасия прекрасно говорила по-русски, довольно хорошо — по-английски, сносно — по-французски и совсем не знала немецкого!»

Немало удивляясь такой странной «амнезии», когда «Анастасия» начисто забыла русский язык, но в совершенстве овладела немецким, гости стали показывать ей фотографии: покои Императорской фамилии в Царском Селе, путешествие императорской семьи по Волге в 1913 году... «Анастасия» не могла узнать ничего. Единственное, что она твердо могла назвать по фотографиям,— это имена членов Царской семьи, знакомые ей по немецким газетным публикациям.

Для Великой княгини Ольги Александровны и четы Жильяр явилось откровением то, что в 1922—1925 годах самозванка не раз бывала в обществе русских эмигрантов. Чета Жильяр отыскала ротмистра Швабе, чету Клейст — всех, кто стоял у истоков мифа об «Анастасии». Они подтвердили, что «госпожа Чайковская» общалась со многими русскими, в том числе с графиней Толстой, у которых узнала много подробностей о жизни Царской семьи и видела много фотографий, брошюр и других материалов, относящихся к Царской фамилии.

Ротмистр М.Н. Швабе и его супруга поведали много любопытных подробностей из жизни «Анастасии». Так, она часами разглядывала снимки членов императорской семьи, которые «неблагоразумно» приносили ей окружавшие ее люди, и постепенно научилась узнавать эти лица на любой фотографии. Госпожа Швабе, по ее словам, вначале была искренне уверена, что незнакомка и впрямь та, за которую она себя выдает, но вскоре ее начали мучить подозрения, постепенно убедившие ее в обратном. Теперь у нее не было сомнений в том, что «госпожа Чайковская» не только не была русской, но даже не была православной: об этом красноречиво свидетельствовало множество эпизодов. Так, например, она никогда не посещала православной церковной службы (* В Берлине у нее была такая возможность! – С. М.), путала церковные православные праздники.

В 1961 году суд в Гамбурге вынес вердикт о том, что Анна Андерсон не является великой княжной Анастасией Николаевной:

«Суд пришел к выводу, что госпожа Андерсон не может претендовать на титул великой княжны по следующим соображениям:

1. Истица отказалась от медицинской и лингвистической экспертиз, на проведении которых настаивал суд.

2. Судебный референт, знающий русский язык, не смог засвидетельствовать, что она когда - либо владела им.

3. До 1926 года истица говорила лишь по-немецки. Славянский акцент, по утверждениям свидетелей, появился значительно позже, примерно в то же время, когда она выучила английский язык.

4. Ни один из свидетелей, лично знавших Анастасию, не опознал истицу. Последняя тоже не сумела однозначно вспомнить никого из свидетелей.

5. Воспоминания, которым она придает столь важное значение, вполне могли быть заимствованы из обширной литературы, посвященной императорской фамилии.

6. Графологическую и антропологическую экспертизы по ряду причин следует считать неудовлетворительными.

Суд постановил, что госпожа Андерсон не может претендовать на имя Великой княжны Анастасии Романовой».

Но госпожа Андерсон все никак не унималась! По ее требованию были назначены новые разбирательства.

В конце 70-х годов полицейская экспертиза во Франкфурте-на-Майне вроде бы нашла сходство между формой ушей Анны Андерсон и настоящей Анастасии. В уголовном законодательстве ФРГ это считается достаточным для окончательного установления личности человека. Однако, к тому времени претендентка была практически невменяемой и дело не получило дальнейшего хода.

Точку в этой истории должен был поставить сложный генетический анализ. Но и на пути к нему возникли препоны. В 1994 году суд города Шарлоттсвил отклонил иск ассоциации русского дворянства в США к Ричарду Швейцеру, мужу внучки последнего царя Марины Боткиной. Швейцер потребовал доступа к образцам тканей тела Анны Андерсон, сохранившимся в городской больнице Шарлоттсвила, для проведения генетического исследования. Ассоциация настаивала на необходимости анализа в другой лаборатории для обеспечения объективности результатов.

Генетический анализ тканей «Анастасии» провели в Бирмингеме британские ученые во главе с Питером Гиллом, одним из наиболее авторитетных в этой области экспертов.

Оказалось, что самозванка скорее всего была Франциской Шансковской, немкой польского происхождения, бывшей работницей завода боеприпасов под Берлином. Анализ показал, что у госпожи Андерсон генетический код куда ближе совпадает с генетическими характеристиками ныне живущих родственников Франциски Шансковской, чем с кодом герцога Эдинбургского Филиппа, мужа королевы Елизаветы II, генеалогически связанного с семейством Романовых. Исследования велись с использованием фрагментов кишечника госпожи Андерсон, которые были удалены у нее во время давней операции и до последнего времени хранились в лаборатории в США.

Анализ мог быть проведен и раньше, однако ассоциация российских дворян США, израсходовав немалые деньги, в судебном порядке в течение года блокировала любые попытки заняться таким исследованием. Зачем? Это остается загадкой.

Окончательный вывод генетиков: Анна Андерсон, которая на протяжении 64 лет, с тех пор как ее после неудачной попытки покончить жизнь самоубийством доставили в берлинскую больницу, утверждала, что она дочь Николая II,— самозванка!

Франциска Шансковская, жестоко пострадавшая во время взрыва на заводе, где она работала в 1916 году, несколько лет провела в психиатрической клинике, а в 1920 году куда-то исчезла. Зато в феврале 1920 года появилась «Анни»... В последнее время в печати были опубликованы материалы генетической экспертизы волос Анны Андерсон и А. Н. Романовой. Сходства между ними не было обнаружено.

Итак, наконец, точка в длинной мистическо – детективной истории поставлена - спросит меня читатель?

...Нет, отнюдь! В тумане зеркал Истории встает еще один образ «русской Цесаревны» пожалуй, самый трагичный и самый странный из всех. На этот раз – на родной земле. О нем – последнем ли? - несколькими страницами ниже…

san-sanych, А жаль, сколько история теперь потеряет, теперь не прикинешься ни княжной Таракановой, ни Анастасией, ни Лде-Дмитрием...))

--